Ричардс постучал и подождал. Ничего. Постучал снова. Дело шло к вечеру, и холод заполнял улицу. Со стороны Парка доносился слабый шелест октябрьских веток, терявших листья. Никого нет. Пора уходить.

Все-таки он постучал снова, уверенный, что кто-то там есть. Тут же он различил легкий шорох домашних тапочек. Пауза за дверью.

— Кто там? Ничего не покупаю. Убирайтесь.

— Я предупредил о визите.

Открылся глазок, и карий глаз изучил Ричардса. Затем глазок с треском захлопнулся.

— Я вас не знаю, — грубый отказ.

— Мне нужен Элтон Парракис.

— Так вы один из этих… — ответили неохотно. За дверью один за другим начали открываться замки и развинчиваться болты. Упали цепочки. Прокружились тумблеры одного йельского замка, другого. Был выдернут полицейский засов и, наконец, всенепременный болт. Ловушка.

Дверь открылась, и на пороге появилась костлявая женщина с большими узловатыми руками. Невзрачное, почти ангельское лицо, выглядело, однако, так, как будто получило тысячу невиданных пинков, боксерских ударов слева и снизу. Она была почти шести футов ростом даже в стоптанных неуклюжих тапках. Колени распухли от артрита. Волосы были завернуты в тюрбан после ванны. Ее глубоко посаженные карие глаза (брови походили на кусты, цеплявшиеся за черный обрыв, боровшиеся с сухостью и высотой) любопытствовали и были полны страха или злости. Позднее он понял, что женщина была просто смертельно напугана, сбита с толку и дрожала на грани помешательства.

— Я Вирджиния Парракис, — сказала она, — я — мать Элтона. Входите.

…Минус 051. Счет продолжается…

Она не узнавала его.

Дом был старый, осыпавшийся и темный. Обстановка показалась Ричардсу знакомой — современная лавка старьевщика.

— Элтона нет дома, — сказала она, ставя мятый алюминиевый чайник на газ. В кухне было светлее, и Ричардс заметил коричневые разводы на обоях, дохлых мух — воспоминания о прошедшем лете, — валяющихся между оконными рамами, старый линолеум, испещренный черными полосами, ворох влажных салфеток под протекавшей трубой. Пахло дезинфекцией, что напоминало Ричардсу ночи, проведенные в больничных палатах.

Она пересекла комнату и порылась опухшими пальцами в хламе на другом конце комнаты, пока не обнаружила два пакетика чая, один из них — уже использованный. Его и взял Ричардс. Он был нисколько не удивлен.

— Он годится, — заметила женщина, сделав ударение на первом слове, с легким оттенком обвинения, — вы от того бостонского приятеля, который писал Элти о загрязнении, не так ли?

— Да, миссис Парракис.

— Они встретились в Бостоне. Мой Элтон обслуживает торговые автоматы, — она поправила волосы и начала медленное движение назад, через линолеумные дюны, к плите. — Я говорила Элти, что все, что делает Брэдли, противозаконно. Я сказала ему, что это кончится тюрьмой или чем-то худшим. Он меня не слушает. Не слушает свою старую мамочку, — она слащаво улыбнулась этой неправде. — Элтон всегда что-нибудь мастерил, вы знаете… Он построил дом в деревне с четырьмя комнатами, когда был мальчиком. Это было до того, как они спилили вяз, вы знаете. И вот эта чернокожая идея построить очистительную станцию в Портленде.

Она бросила пакетики в чашки и постояла спиной к Ричардсу, плавно грея руки над газом.

— Они писали друг другу. Я сказала ему, что это небезопасно. Я сказала: «Ты залетишь в тюрьму или того хуже». Он ответил: «Мама, мы же используем код». Я сказала: «Элти, ты думаешь, они не могут вычислить, что секретный шпион ведет ложную игру?» Он не слушает. Я пыталась быть ему лучшим другом. Но все изменилось. С тех пор, как он повзрослел, все изменилось. Сальные журнальчики под кроватью и все такое. Теперь этот черномазый. Думаю, они засекли вас, когда вы замеряли выбросы канцерогенов или чего-то еще, и теперь вы в бегах.

— Я…

— Это не имеет значения! — свирепо сказала она в окно.

Окно выходило во двор, заваленный ржавым хламом, ободами от колес, и на детскую песочницу, которая уже давно превратилась в свалку и теперь была завалена грязными октябрьскими ветками.

— Это не имеет значения, — повторила она, — это все черномазые.

Она повернулась к Ричардсу, ее глаза были злы и растерянны.

— Мне 64, но я была 19-летней девушкой, когда это началось. Это было в 1979-м, и черномазые были повсюду. Везде! — она почти кричала, как будто Ричардс с ней спорил. — Повсюду! Они посылали своих детей в школы вместе с белыми. Они проводили черномазых в правительство. Радикалы, дрянь, баламуты. Я не… — она осеклась, словно слова разбились у нее во рту. Она уставилась на Ричардса, впервые его разглядев.

— Помилуй, Боже, — прошептала она.

— Миссис Парракис…

— Нет, — сказала она испуганно, — нет, нет, о нет!

Она начала приближаться к Ричардсу, выхватив из груды хлама длинный мясной нож: «Вон! вон! вон!»

Он вскочил и начал медленно пятиться назад, сначала по короткому холлу между кухней и тенистой гостиной, затем через саму гостиную.

Он заметил старый платный телефон, висевший на стене с тех пор, когда здесь была добропорядочная гостиница. Синяя дверь, постояльцы. Когда это было? 20 лет назад? Сорок? — гадал Ричардс. До того, как черномазые вышли из повиновения, или после?

Он уже начал пересекать холл между гостиной и входной дверью, когда в замке зацарапал ключ. И Ричардс, и Вирджиния застыли, словно кто-то остановил фильм, гадая, что будет дальше.

Дверь открылась, и вошел Элтон Парракис. Он был очень толст, и его тусклые белые волосы были зачесаны назад, открывая круглое детское лицо с выражением постоянного смущения. Он был одет в золотисто-голубую униформу компании «Вендо-Спендо». Задумчиво он посмотрел на Вирджинию Парракис.

— Опусти нож, мамочка.

— Нет, — закричала она, хотя по лицу ее уже пробежала тень поражения.

Парракис закрыл дверь и направился, покачиваясь, к матери. Она метнулась в сторону.

— Ты должен выгнать его, сынок. Он — этот негодяй… тот самый Ричардс. Это кончится тюрьмой или чем-то похуже.

Элтон обнял ее и начал нежно убаюкивать.

— Я не иду в тюрьму, не плачь, мамочка, пожалуйста, не плачь. — Он улыбнулся Ричардсу через ее подрагивающее плечо застенчивой виноватой улыбкой. Ричардс ждал.

— Слушай, — сказал Парракис, когда рыдания стихли, — мистер Ричардс — добрый друг Брэдли Фронкмортона, и он останется у нас на несколько дней.

Она начала было пронзительно кричать, но тут же прикрыла рот рукой, содрогнувшись от того, что сделала.

— Да, мамочка. Да, это он. Я отгоню его машину в парк и поставлю на стоянку. А ты завтра утром отправишь посылку в Кливленд.

— Бостон, — автоматически поправил Ричардс, — пленки отправляются в Бостон.

— Теперь они идут в Кливленд, — сказал Парракис с терпеливой улыбкой, — Брэдли в бегах.

— О, Боже.

— Ты тоже будешь в бегах, — взвыла миссис Парракис, обращаясь к сыну, —и тебя они тоже поймают, ты слишком толстый!

— Пойду отведу мистера Ричардса наверх и покажу ему комнату, мамочка.

— Мистер Ричардс? Мистер Ричардс? Почему ты не называешь его настоящее имя? Отрава!

Элтон мягко отстранил мать, и Ричардс пошел за ним вверх по темной лестнице.

— Наверху много комнат, — сказал Парракис с легкой одышкой, — его ягодицы усиленно двигались, — эти комнаты сдавались давно, когда я был ребенком. Отсюда вы сможете видеть улицу.

— Может, мне лучше уйти, — сказал Ричардс, — если Брэдли проболтается, твоя мать окажется права.

— Вот ваша комната, — сказал он, распахнув дверь в грязную и сырую комнату, видавшую виды.

Он как будто не слышал замечания Ричардса.

— Не особенно уютно, конечно… Боюсь… — он обернулся к Ричардсу с любезной и терпеливой улыбкой. — Оставайтесь здесь, сколько хотите. Брэдли Фронкмортон — лучший мой друг… — улыбка чуть дрогнула. — Единственный… Я послежу за мамой. Не беспокойтесь.